Неточные совпадения
В какой-то дикой задумчивости бродил он по
улицам, заложив руки за спину и бормоча под нос невнятные слова.
На пути встречались ему обыватели, одетые в самые разнообразные лохмотья, и кланялись в пояс. Перед некоторыми он
останавливался, вперял непонятливый взор в лохмотья и произносил...
Колымага, сделавши несколько поворотов из
улицы в
улицу, наконец поворотила в темный переулок мимо небольшой приходской церкви Николы
на Недотычках и
остановилась пред воротами дома протопопши.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно
на одном и том же месте, как человек, который весело вышел
на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть
на все, и вдруг неподвижно
остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он
остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две
улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то
на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
Раскольников вышел в решительном смущении. Смущение это все более и более увеличивалось. Сходя по лестнице, он несколько раз даже
останавливался, как будто чем-то внезапно пораженный. И, наконец, уже
на улице, он воскликнул...
Он повстречался с нею при входе
на мост, но прошел мимо, не рассмотрев ее. Дунечка еще никогда не встречала его таким
на улице и была поражена до испуга. Она
остановилась и не знала: окликнуть его или нет? Вдруг она заметила поспешно подходящего со стороны Сенной Свидригайлова.
А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по
улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» — и заорал во все горло, указывая
на него рукой, — молодой человек вдруг
остановился и судорожно схватился за свою шляпу.
Вдруг он
остановился и увидел, что
на другой стороне
улицы,
на тротуаре, стоит человек и машет ему рукой.
Этот заячий тулуп мог, наконец, не
на шутку рассердить Пугачева. К счастию, самозванец или не расслыхал, или пренебрег неуместным намеком. Лошади поскакали; народ
на улице останавливался и кланялся в пояс. Пугачев кивал головою
на обе стороны. Через минуту мы выехали из слободы и помчались по гладкой дороге.
Уж рассветало. Я летел по
улице, как услышал, что зовут меня. Я
остановился. «Куда вы? — сказал Иван Игнатьич, догоняя меня. — Иван Кузмич
на валу и послал меня за вами. Пугач пришел». — «Уехала ли Марья Ивановна?» — спросил я с сердечным трепетом. «Не успела, — отвечал Иван Игнатьич, — дорога в Оренбург отрезана; крепость окружена. Плохо, Петр Андреич!»
Он
остановился на углу, оглядываясь: у столба для афиш лежала лошадь с оторванной ногой, стоял полицейский, стряхивая перчаткой снег с шинели, другого вели под руки, а посреди
улицы — исковерканные сани, красно-серая куча тряпок, освещенная солнцем; лучи его все больше выжимали из нее крови, она как бы таяла...
Выпустили Самгина неожиданно и с какой-то обидной небрежностью: утром пришел адъютант жандармского управления с товарищем прокурора, любезно поболтали и ушли, объявив, что вечером он будет свободен, но освободили его через день вечером. Когда он ехал домой, ему показалось, что
улицы необычно многолюдны и в городе шумно так же, как в тюрьме. Дома его встретил доктор Любомудров, он шел по двору в больничном халате,
остановился, взглянул
на Самгина из-под ладони и закричал...
Какая-то сила вытолкнула из домов
на улицу разнообразнейших людей, — они двигались не по-московски быстро, бойко,
останавливались, собирались группами, кого-то слушали, спорили, аплодировали, гуляли по бульварам, и можно было думать, что они ждут праздника. Самгин смотрел
на них, хмурился, думал о легкомыслии людей и о наивности тех, кто пытался внушить им разумное отношение к жизни. По ночам пред ним опять вставала картина белой земли в красных пятнах пожаров, черные потоки крестьян.
Как-то поздним вечером Люба, взволнованно вбежав с
улицы на двор, где шумно играли дети,
остановилась и, высоко подняв руку, крикнула в небо...
Захар
остановился на дороге, быстро обернулся и, не глядя
на дворню, еще быстрее ринулся
на улицу. Он дошел, не оборачиваясь ни
на кого, до двери полпивной, которая была напротив; тут он обернулся, мрачно окинул взглядом все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и скрылся в дверях.
Мне встретился маленький мальчик, такой маленький, что странно, как он мог в такой час очутиться один
на улице; он, кажется, потерял дорогу; одна баба
остановилась было
на минуту его выслушать, но ничего не поняла, развела руками и пошла дальше, оставив его одного в темноте.
«Он не убьет Бьоринга, а наверно теперь в трактире сидит и слушает „Лючию“! А может, после „Лючии“ пойдет и убьет Бьоринга. Бьоринг толкнул меня, ведь почти ударил; ударил ли? Бьоринг даже и с Версиловым драться брезгает, так разве пойдет со мной? Может быть, мне надо будет убить его завтра из револьвера, выждав
на улице…» И вот эту мысль провел я в уме совсем машинально, не
останавливаясь на ней нисколько.
Оттуда мы вышли в слободку, окружающую док, и по узенькой
улице, наполненной лавчонками, дымящимися харчевнями, толпящимся, продающим, покупающим народом, вышли
на речку, прошли чрез съестной рынок, кое-где
останавливаясь. Видели какие-то неизвестные нам фрукты или овощи, темные, сухие, немного похожие видом
на каштаны, но с рожками. Отец Аввакум указал еще
на орехи, называя их «водяными грушами».
Дорогой навязавшийся нам в проводники малаец принес нам винограду. Мы пошли назад все по садам, между огромными дубами, из рытвины в рытвину, взобрались
на пригорок и, спустившись с него, очутились в городе. Только что мы вошли в
улицу, кто-то сказал: «Посмотрите
на Столовую гору!» Все оглянулись и
остановились в изумлении: половины горы не было.
На одной из
улиц с ним поравнялся обоз ломовых, везущих какое-то железо и так страшно гремящих по неровной мостовой своим железом, что ему стало больно ушам и голове. Он прибавил шагу, чтобы обогнать обоз, когда вдруг из-зa грохота железа услыхал свое имя. Он
остановился и увидал немного впереди себя военного с остроконечными слепленными усами и с сияющим глянцовитым лицом, который, сидя
на пролетке лихача, приветственно махал ему рукой, открывая улыбкой необыкновенно белые зубы.
А между тем он иногда в доме же, аль хоть
на дворе, или
на улице, случалось,
останавливался, задумывался и стоял так по десятку даже минут.
Мы начали торговаться тут же
на улице, как вдруг из-за угла с громом вылетела мастерски подобранная ямская тройка и лихо
остановилась перед воротами Ситникова дома.
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к Невскому, сказала, что идет вместе с нею, Верочка вернулась в свою комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в лицо скажет матери — ведь драться
на улице мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее
остановиться, поскорее садиться
на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
Мы спустились в город и, свернувши в узкий, кривой переулочек,
остановились перед домом в два окна шириною и вышиною в четыре этажа. Второй этаж выступал
на улицу больше первого, третий и четвертый еще больше второго; весь дом с своей ветхой резьбой, двумя толстыми столбами внизу, острой черепичной кровлей и протянутым в виде клюва воротом
на чердаке казался огромной, сгорбленной птицей.
Его я встретил
на углу какой-то
улицы; он шел с тремя знакомыми и, точно в Москве, проповедовал им что-то, беспрестанно
останавливаясь и махая сигареткой.
На этот раз проповедь осталась без заключения: я ее перервал и пошел вместе с ним удивлять Сазонова моим приездом.
Проезжал через Диканьку блаженной памяти архиерей, хвалил место,
на котором стоит село, и, проезжая по
улице,
остановился перед новою хатою.
Переезжаем Садовую. У Земляного вала — вдруг суматоха. По всем
улицам извозчики, кучера, ломовики нахлестывают лошадей и жмутся к самым тротуарам. Мой возница
остановился на углу Садовой.
Тюрьма стояла
на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов,
улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и
остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший
на левой стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий господин, «команду
на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
Остановиться он должен был у исправника,
на Гимназической
улице, поэтому исправницкая квартира стала центром общего внимания.
Наконец я подошел к воротам пансиона и
остановился…
Остановился лишь затем, чтобы продлить ощущение особого наслаждения и гордости, переполнявшей все мое существо. Подобно Фаусту, я мог сказать этой минуте: «
Остановись, ты прекрасна!» Я оглядывался
на свою короткую еще жизнь и чувствовал, что вот я уже как вырос и какое, можно сказать, занимаю в этом свете положение: прошел один через две
улицы и площадь, и весь мир признает мое право
на эту самостоятельность…
Выйдя от Луковникова, Галактион решительно не знал, куда ему идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать детей, но сейчас он не мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было совестно. Идти
на квартиру ему тоже не хотелось. Он без цели шел из
улицы в
улицу, пока не
остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало уже темнеть, и кое-где в окнах мелькали огни. Галактион позвонил, но ему отворили не сразу. За дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
От думы они поехали
на Соборную площадь, а потом
на главную Московскую
улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как и
на главных
улицах, не говоря уже о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный двор и
остановились у какого-то двухэтажного каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх и передавал с рук
на руки жене, испитой болезненной женщине с испуганным лицом.
Описываемая сцена происходила
на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был
на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не
останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
Михей Зотыч вышел
на улицу,
остановился на тротуаре, посмотрел
на новенькое здание банка, покачал головой и проговорил...
Я и сам остался, как
останавливаюсь иногда
на улице, когда вижу что-нибудь,
на что можно взглянуть, как… как… как…
Князь вышел и некоторое время ходил в раздумье по тротуару. Окна комнат, занимаемых Рогожиным, были все заперты; окна половины, занятой его матерью, почти все были отперты; день был ясный, жаркий; князь перешел через
улицу на противоположный тротуар и
остановился взглянуть еще раз
на окна: не только они были заперты, но почти везде были опущены белые сторы.
Он
останавливался иногда
на перекрестках
улиц пред иными домами,
на площадях,
на мостах; однажды зашел отдохнуть в одну кондитерскую.
Послышался топот копыт, и стройный всадник
на красивом гнедом коне показался
на улице и
остановился перед раскрытым окном.
Избы стояли без дворов: с
улицы прямо ступай
на крыльцо. Поставлены они были по-старинному: срубы высокие, коньки крутые, оконца маленькие. Скоро вышла и сама мать Енафа, приземистая и толстая старуха. Она
остановилась на крыльце и молча смотрела
на сани.
Простившись с Помадою, он завернул за угол и
остановился среди
улицы.
Улица, несмотря
на ранний час, была совершенно пуста; подслеповатые московские фонари слабо светились, две цепные собаки хрипло лаяли в подворотни, да в окна одного большого купеческого дома тихо и безмятежно смотрели строгие лики окладных образов, ярко освещенных множеством теплящихся лампад.
Любка иногда тайком следила за ним, когда он уходил из дома,
останавливалась против того подъезда, куда он входил, и часами дожидалась его возвращения для того, чтобы упрекать его и плакать
на улице.
В двенадцать часов она
на извозчике спустилась вниз, в старый город, проехала в узенькую
улицу, выходящую
на ярмарочную площадь, и
остановилась около довольно грязной чайной, велев извозчику подождать.
Вихров при этом невольно заметил, что они проехали все большие
улицы и
на самом почти выезде из города въехали в глухой и грязный переулок и
остановились перед небольшим домиком.
Мужики и Иван
остановились на крыльце; наконец, с лестницы сбежал голый человек. «Не приняли! Не приняли!» — кричал он, прихлопывая себя, и в таком виде хотел было даже выбежать
на улицу, но тот же солдат его опять остановил.
Они сначала проехали одну
улицу, другую, потом взобрались
на какую-то гору. Вихров видел, что проехали мимо какой-то церкви, спустились потом по косогору в овраг и
остановились перед лачугой. Живин хоть был и не в нормальном состоянии, но шел, однако, привычным шагом. Вихров чувствовал только, что его ноги ступали по каким-то доскам, потом его кто-то стукнул дверью в грудь, — потом они несколько времени были в совершенном мраке.
Она шла молча, скоро, потупив голову и не смотря
на меня. Но, пройдя
улицу и ступив
на набережную, вдруг
остановилась и схватила меня за руку.
—
На улице, случайно. Он
остановился со мной
на минуту, опять просил быть знакомым. Спрашивал об вас: не знаю ли я, где теперь вы? Ему очень надо было вас видеть, что-то сказать вам.
Я поехал. Но, проехав по набережной несколько шагов, отпустил извозчика и, воротившись назад в Шестую линию, быстро перебежал
на другую сторону
улицы. Я увидел ее; она не успела еще много отойти, хотя шла очень скоро и все оглядывалась; даже
остановилась было
на минутку, чтоб лучше высмотреть: иду ли я за ней или нет? Но я притаился в попавшихся мне воротах, и она меня не заметила. Она пошла далее, я за ней, все по другой стороне
улицы.
Я еще не успел выбежать
на улицу, не успел сообразить, что и как теперь делать, как вдруг увидел, что у наших ворот
останавливаются дрожки и с дрожек сходит Александра Семеновна, ведя за руку Нелли. Она крепко держала ее, точно боялась, чтоб она не убежала другой раз. Я так и бросился к ним.
Поровнявшись с кондитерской Миллера, я вдруг
остановился как вкопанный и стал смотреть
на ту сторону
улицы, как будто предчувствуя, что вот сейчас со мной случится что-то необыкновенное, и в это-то самое мгновение
на противоположной стороне я увидел старика и его собаку.